Игорь Гергенрёдер - Стихи [Сборник]

Аромат жасминовый и дымок от сауны,
Сосны смолкой плакали в полдень дачно-томный.
Селезень и уточки, белки и вся фауна
Нам желали полдничать остро и скоромно.

Утром были постники. Трепеща стрекозами,
Чувства наши в хрупкости изнывали вздорно.
Но пришло подарочно, банно и берёзово —
Голубиной поступью — то, что так упорно…

Колесницей сауна понеслась экстазная,
Мчала её молния, царственно блистая.
Правила сиятельно ты, многообразная,
Роскошь грехотворная! Амазонка Мая!

Детка ли, дикарочка, а то вдруг жеманница:
Ты хотела сумерек вкрадчивых приливов.
Мы страдали жаждою нашим счастьем раниться —
В ненасытном голоде — щедрости игривой.

Покупали жертвами муку мы полночную,
Пахла ты жасминами, ранила пребольно…
Нас лечило вечностью представленье точное —
Как уходит вечное стёжкою окольной.

Ты пропала бусинкой росы
В грусти недосказанной левкоев.
Скорпиона жалящей косы
Я бужу влюблённою рукою.

Девочкой остался Андижан
В памяти с урюком и хурмою.
Плач хмельной какого же рожна
Мушку со щеки твоей не смоет?

Правый твой был просто бугорок,
Левый я прозвал «килиманджарчик»…
Вызрел распустившийся жарок
В мраком угрожающий пожарчик.

Не любитель я рисковых драм,
Не кричу слезьми по нежной были:
Мой порыв к нетронутым цветкам
Ваши бы бездумно загубили.

Задремал зловещий скорпион,
Но упрёк не спит в огне вендеттном:
Не полез тогда я на рожон,
Застеснявшись участи бездетной.

Бритвой посверк аспидной косы —
Так безгрешно полночь беспокоя! —
Пишет мне в изломинках косых
Долю отцветающих левкоев…

На жерла мчится эскадрон,
Он не живёт — он в славе млеет.
Штыками щерится заслон,
Платочком машет Доротея…

Заслон был смят. «Вперёд! Вперёд!»
Сверкают каски, стяги реют.
А конь, отстав, к воде несёт
Отозванного Уверлея.

Невесте скажут про беду —
И девушка окаменеет,
И вечной статуей в саду
Для слёз и шуток забелеет…

Сходилась паства, немо ждали.
Был патер жилистый и властный.
А где-то стыли дали, дали
И остов Дороти несчастной.

«Кресты нашиты? Ульм косматый,
Пускай жена тебя причешет!» —
Был патер словно в чёрных латах:
Но эскадроны были пеши.

А на холме вблизи тачанок
Отрядники варили просо.
Им было худо от молчанья —
Хоть топоры бы, вилы, косы!

Но вожделение напрасно.
«Шульмейстер — хор!». «Ave Maria…»
Старались дети. В мире — ясность.
И бережно пошли прямые.

…А пулемёты всё стреляли!
О, несознательная масса!
И близко были дали, дали
И Образ Матери прекрасный.

К концу полёта подали вино.
Урала воздух. Я схожу по трапу.
Авто. Банкет. Томящий саксофон.
Вошедший Россель нежно жмёт мне лапу.

Сентиментальный пропорхнул часок:
Я про Берлин, а он про доллар с «ойро»…
Предатель хенди[1] твой зажал звонок,
И нить звенит в руке богини Мойры.

Официант, подав со льда токай,
Мне с миной важной: «Тут о вас спросили».
Огненноокий в красных брючках Май
В мой вплёл венок белейшую из лилий

И улыбнулся, чёлочкой тряхнув.
Глядела ты прекрасной хищной птицей —
Я взревновал к тебе твою весну,
Загадочная властная зарница!

А жизни нить легла на ножниц сталь,
Игорный стол отдал очко алькову.
Мы разбивали старую скрижаль —
Безумел Май, даря снежка обнову.

Припрыжка круглых, и души бедлам,
Намёк на рай познавшую фалангу…
Я розой подносить к сухим губам
Беру твои прелестные string-tanga.

Говорят, он тебя заласкал,
Он с тобою так нежен…
Но точу и точу я кинжал
И однажды зарежу!

Изрублю его в мелкий шашлык,
Кабардинцу дам шпоры!
Натяну на глаза мой башлык
И умчу тебя в горы…

Под окном поёт чувак,
А я танцую мамбурак.
Эй, мамбо! ай, Адам-зад!
Муж приплясывает в лад.
Говорит: «Снеси чурек.
Что там просит человек?»
Я снесла, а он с гитарой,
Говорит мне: «Муж твой старый».
Эй, мамбо! ой, Адам-зад,
Вороти меня назад!
«Он глухой», — сказал чувак
И как спляшет мамбурак!
Эй, мамбо! ой, Адам-зад!
Я приплясываю в лад…
Съели вместе мы чурек —
Был доволен человек.
«Эй, мамбо!» — я и чувак
Снова пляшем мамбурак…

Лес Булонский и Монмартр,
Для меня вы — грустный театр.
Синих глазок обещанья
Не встречают пониманья.
Грациозный поворотик,
Приоткрытый влажный ротик
Не возьмут меня в полон —
Я люблю Ким Зелигзон!
Против скрипки — мой смычок.
Десять евро — на сантим…
Подведи меня толчок —
Никого нет ярче Ким!
Иронична, комильфотна!
Я в иных объятьях плотных
Покупной случайной связи
Повторю опять в экстазе,
Выжимая мой лимон:
Я люблю Ким Зелигзон.

Море пурпурной пеной
Намечает дорогу,
Манит сказка восхода
Загулявший челнок.

Парус полнит измена,
И насмешливо-строго
Просит всё без остатка
Глаз дразнящий упрёк.

Прихотливые розы,
Стон признаний и клятвы —
Вы подарены ночи,
Где не видно ни зги.

Виноградные лозы.
Хмель полуденный жатвы…
Словно лезвие, точен
Ножки вкрадчивый сгиб.

Я сражён прямо в сердце
Поцелуем Нептуна —
Ветроногий кораблик,
Тонкой горечи мёд!

Стать навек отщепенцем —
Подаянья Фортуны —
Я молю ради полдня,
Мой полночный восход!

Мяч в аут улетел,
Устали спать ресницы.
Жгут двух бессонных тел,
И невредим и цел,
В тщете — когда-то свиться…
Записан на скрижаль
Волчонка трепет в мае.
Сиреневая даль
В нём сердца дрожь питает.
Жгут разлучённых тел —
Неотразимо бел!
И тяжело-темны
Двух далей злые сны.
Мы пишем на скрижаль
Избитую печаль…
Не казнь таят ресницы
Волчицы-чаровницы?

На каблучке высоком туфелька,
Дрожливой ножки нагота.
Коснулась вызревшая пуфика —
Белее лилии — мечта.

И оттеняет пуфик бархатный
Мечты лелеемой атлас.
Я — твой всецело и безропотно,
Таинственно звучащий саз[2]!

На саза звон восточной грацией
Неупиваемо влеком —
Я пью в возвышенной прострации
Твоей поэзии «Клико»…

Белорояльно утончённое
В тебе, как с пряным сыром мёд:
Твоя изменчивость кручёная
И брови смелые вразлёт.

Мне баловство блеснёт лодыжками,
И сладко дастся нам двоим
Несхожесть горькая с излишками,
Греха неистовый интим.

И, созидая культ космический,
Даря свободу злому рту,
Я изрумяню еретически
Мечты крутую круглоту.